[MA-WS-118]
Гердер
Гердер — всё что угодно, только не то, чем он хотел представляться другим (да и себе самому тоже): то есть отнюдь не великий мыслитель и новатор, не плодородная целина, полная нетронутых, первобытно-свежих сил. Зато он обладал в высшей степени острым чутьём, он замечал и пожинал первенцы всех времён года раньше всех остальных, предоставляя им думать, будто он-то их и вырастил: ум его лежал в засаде, подобно охотнику, между светлым и тёмным, старым и молодым и вообще повсюду, где были переходы, ослабления, потрясения — признаки внутреннего набухания и роста: брожение весны заставляло его носиться туда и сюда, но сам он весною не был! — Иногда, наверное, он это смутно чувствовал, но не хотел себе верить — он, честолюбивый жрец, которому так хотелось быть папой римским для всех умов своей эпохи! В том-то и была его печаль: казалось, он долго вёл жизнь претендента на множество царских титулов, даже титула монарха какой-то вселенской империи, имея приверженцев, которые в него верили, — среди них был и молодой Гёте. Но всюду, где в конце концов действительно раздавались короны, ему ничего не доставалось: Кант, Гёте и настоящие немецкие историки и филологи первого ранга отнимали у него то, что он чаял навсегда оставить за собой, — хотя часто в самой глубине души и не чаял. Как раз тогда, когда Гердер в себе сомневался, он отбрасывал свою сановность и свой энтузиазм: слишком часто они бывали у него одеяниями, которые много чего прикрывали, обманывали его же самого и были призваны утешать. У него и впрямь был и энтузиазм, и огонь, но честолюбие его было куда больше! Оно нетерпеливо раздувало этот огонь, и тот метался, трещал и чадил — мечется, трещит и чадит его стиль, — но ему-то хотелось великого пламени, а оно так и не разгорелось! Он не сидел за трапезой подлинных творцов: его честолюбие же не допускало, чтобы он скромно уселся среди тех, кто только вкушает творчество. Так что был он беспокойным гостем, который первым отведывал все умственные яства, за половину столетия собранные немцами из всех мировых империй и мировых эпох. Никогда не испытывая настоящей сытости и довольства, Гердер к тому же слишком часто болел; в такие моменты его ложе порою навещала зависть, захаживало в гости и лицемерие. В его натуре есть что-то болезненное и скованное: и больше, чем кому-либо из наших так называемых классиков, ему не хватает простой порядочной мужественности.