[MA-WS-168]
Сентиментальность в музыке
Человек, до глубины души растроганный серьёзной и богатой музыкой, порой, может быть, подпадает под власть и очарование её антипода, почти целиком в нём растворяясь; я имею в виду: под власть тех простейших мелизмов итальянских опер, которые, несмотря на всё их ритмическое однообразие и гармонический примитивизм, так и кажется, порой поют для нас, как душа самой музыки. Согласитесь ли вы, фарисеи хорошего вкуса, или нет, но это так, а моё дело теперь — посоветовать вам разгадать загадку того, почему это так, и немного постараться над этим самому. — Ещё в детстве мы впервые попробовали мёд множества вещей, и мёд этот никогда не был так сладок, как в то время, он манил нас к жизни, к самой долгой жизни, принимая вид первой весны, первых цветов, первых бабочек, первой дружбы. Тогда — это было, наверное, на девятом году нашей жизни — мы впервые услышали музыку, и это была та музыка, которую мы впервые поняли, то есть простейшая и детская, не слишком далёкая от развития тем колыбельных или песен уличных музыкантов. (Нужно всё-таки сначала получить подготовку и выучку для восприятия даже самых примитивных «откровений» искусства: ведь никакого «непосредственного» воздействия искусства не бывает, какие бы красивые сказки ни рассказывали об этом философы.) К тем первым музыкальным восторгам, самым сильным в нашей жизни, и обращается наше чувство, когда мы слышим итальянские мелизмы: блаженство детства и утрата детства, ощущение невосполнимости как ценнейшего нашего достояния — всё это трогает тогда струны нашей души так сильно, как их не тронуть самому богатому и серьёзному искусству. — Такая смесь эстетической радости с нравственной печалью, которую обыкновенно называют теперь просто «сентиментальностью», несколько, как мне кажется, слишком помпезно — смесь, характерная для настроения Фауста в конце первой сцены, — эта «сентиментальность» слушателя играет на руку итальянской музыке, которую иначе предпочли бы игнорировать бывалые гастрономы искусства, чистые «эстеты». — Кстати, почти всякая музыка оказывает волшебное воздействие, лишь когда мы слышим в ней звуки речи нашего собственного прошлого: в этом смысле профанам кажется, будто вся старая музыка становится всё лучше, а только что написанная — малозначительна: ведь она ещё не пробуждает чувства «сентиментальности», каковое, как уже говорилось, есть важнейший элемент счастья в музыке для каждого, кто не в состоянии наслаждаться этим искусством исключительно как художник.