[MA-16]
Явление и вещь сама по себе
Философы обыкновенно встают перед жизнью и опытом — перед тем, что они называют миром явлений, — в позе, в какой стоят перед картиной, раз и навсегда прикреплённой к раме и абсолютно неизменно изображающей одно и то же событие: вот это-то событие, думают они, нужно правильно истолковать, чтобы сделать вывод о существе, создавшем картину, то есть о вещи самой по себе, на которую всегда привыкли смотреть как на достаточное основание мира явлений. Однако те логики, что построже, чётко установив понятие метафизического как понятие безусловного, а, значит, и не обусловливающего, отвергли всякую связь между безусловным (метафизическим миром) и миром, нам известным: поэтому-то в явлении является вовсе не вещь сама по себе, а всякое умозаключение от него к ней следует отклонить. Но обе стороны упустили из виду одну возможность: что эта самая картина — та, что нынче зовётся нами, людьми, жизнью и опытом, — складывалась постепенно, мало того, ещё целиком и полностью охвачена становлением, а потому не может рассматриваться как величина постоянная, исходя из которой можно сделать или на худой конец отвергнуть вывод об авторе (достаточном основании). Благодаря тому, что мы уже тысячи лет смотрим на мир с моральными, эстетическими, религиозными требованиями, со слепой симпатией, страстью или страхом, прямо-таки купаясь в блаженстве безобразий нелогического мышления, этот мир мало-помалу сделался столь чудесно-многоцветным, ужасающим, полным глубинного смысла, волнующим, он обрёл краски — а колористами были мы: именно человеческий разум дал явлению явиться и перенёс на вещи свои ошибочные принципы. Он приходит в себя — поздно, очень поздно: и вот мир опыта и вещь сама по себе кажутся ему столь разительно отличными и отделёнными друг от друга, что он отвергает умозаключение от него к ней — или же на жутко-мистический лад требует отказаться от нашего разума, нашей личной воли, дабы прийти к бытийному, сначала самому сделавшись бытийным. Другие, в свой черёд, нахватали в охапку все характерные черты нашего мира явлений — то есть представления о мире, выделанного из ошибок разума и оставленного нам в наследство, — и вместо того, чтобы объявить виновным разум, овиноватили сущность вещей как причину этой фактически наличной и очень жуткой природы мира и принялись проповедовать избавление от бытия. — Со всеми этими воззрениями покончит постоянный и неустанный процесс развития науки, который когда-нибудь в конце концов справит свой величайший триумф в истории становления мышления и итог которого сведётся, возможно, к такому тезису: то, что нынче мы называем миром, есть результат множества заблуждений и фантазий, которые постепенно накапливались в общей эволюции органического мира, срастались и теперь унаследованы нами как совокупное богатство всего прошлого: как богатство, поскольку на нём зиждется ценность нашей человеческой природы. Строгая наука, по правде говоря, в состоянии избавить нас от этого мира представления лишь в незначительной степени — да этого не стоит и желать, — поскольку она не в состоянии решительно сломить власть исконных привычек ощущения; но она может очень понемногу, шаг за шагом, разъяснить историю возникновения этого мира как представления — и хотя бы на несколько мгновений поднять нас над процессом в целом. Может быть, тогда мы узнаем, что вещь сама по себе заслуживает гомерического хохота: ведь она казалась столь значительной, даже исчерпывающей, а на самом деле пуста, точнее, не имеет никакого смысла.