[MA-WS-215]
Мода и модное
Всюду, где ещё в ходу невежество, неопрятность, суеверие, где плохо с путями сообщения, где жалкое сельское хозяйство, а клир могуществен, всё ещё есть место национальным костюмам. Зато там, где есть признаки противоположного, царит мода. Значит, моду можно найти рядом с добродетелями современной Европы: так разве может она быть их теневой стороной? — Прежде всего, мужская одежда, если она модная, уже не национальная, говорит о том, кто её носит, что европеец не хочет бросаться в глаза ни как отдельная личность, ни как представитель сословия или народа, что он вменил себе в обязанность намеренное ослабление этих видов тщеславия; затем — что он трудолюбив и не тратит много времени на одежду и прихорашивание, а на всё драгоценное и роскошное в ткани и драпировке смотрит как на помеху работе; наконец, что его костюм указывает на профессии, больше связанные с учёностью и умом, как на такие, к которым он в качестве европейца ближе всего или хотел бы быть как можно ближе: а вот сквозь ещё носимые национальные костюмы разбойник, пастух или солдат проглядывают как занятия самые желательные и задающие тон. В рамках этого общего характера мужской моды встречаются и те мелкие отклонения, которые производит на свет тщеславие молодых людей, щёголей и бездельников больших городов, то есть тех, что ещё не созрели в качестве европейцев. — Европейские женщины ещё куда менее зрелы, а потому и отклонения у них куда более заметны: они тоже избегают всего национального, они ненавидят, если по платью их опознают как немок, француженок, русских, но им очень хочется бросаться в глаза в качестве отдельных личностей; и никто в их представлении, глядя только на их одежду, не смеет сомневаться в их принадлежности к уважаемым общественным классам (к «хорошему», «лучшему» обществу или к «большому свету»), причём они желают подчеркнуть эту сторону тем более пристрастно, чем менее принадлежат к тем классам или совсем к ним не принадлежат. Но главным образом молодые женщины не хотят носить то, что носят женщины постарше, поскольку думают, будто их станут меньше ценить, подозревая, что они старше; а те, что постарше, в свой черёд, хотят, одеваясь, как молодые, продлить обман, насколько могут так одеваться, — такое соперничество постоянно порождает временную моду, подчёркивающую настоящую молодость совершенно недвусмысленно и неподдельно. Если юные искусницы какое-то время поупражняют свою изобретательность в такого рода разоблачениях юности или, чтобы уж сказать всю правду: если когда-нибудь они обратятся к изобретательности старых придворных культур, равно как и ещё существующих наций и всей одевающейся земли вообще, соединив для демонстрации красивой плоти, скажем, испанцев, турок и древних греков, то в конце концов все снова будут обнаруживать, что не там искали свою выгоду и что производить на мужчин наиболее выгодное впечатление куда лучше, играя в прятки красивой плоти, а не честно обнажая её почти полностью или наполовину. Вот тут-то колесо вкуса и тщеславия вдруг опять начнёт крутиться в обратном направлении: те молодые женщины, что постарше, почувствуют себя хозяйками положения, и соперничество самых миловидных и самых нелепых созданий разгорится сызнова. Но чем большей будет душевная зрелость женщин, чем меньше они будут признавать первенство незрелых возрастов, как делали это прежде, тем меньшими будут и отклонения в их одежде, тем проще их уборы: о них по справедливости надо судить не по античным образцам, то есть не по меркам одеяний жительниц средиземноморских побережий, а учитывая климатические условия средней и северной Европы, иными словами, тех мест, которые сейчас стали самыми родными для умственного и изобретающего формы гения Европы. — В целом, следовательно, характерным признаком моды и модного будет как раз не изменчивость, поскольку именно перемены суть нечто отсталое, отличающее ещё незрелых мужчин и женщин Европы, — а отказ от национального, сословного и индивидуального тщеславия. Соответственно похвально (поскольку бережёт силы и время), что отдельные города и местности в Европе думают и изобретают в области модной одежды за все остальные, если принять во внимание, что обычно чувством формы наделён не каждый: да и не такое уж это на самом деле большое честолюбие, если, к примеру, Париж — до тех пор, пока ещё существуют отклонения в моде, — претендует на место единственного изобретателя и новатора в этой сфере. Если какой-нибудь немец, принимающий в штыки подобные притязания какого-нибудь французского города, захочет одеваться иначе, скажем, так, как Альбрехт Дюрер, то пусть поразмыслит о том, что в таком случае у него будет такой костюм, какие немцы в прежние времена носили, но не сами их придумали, — наряд, характерный только для немцев, не существовал никогда; кстати, пусть он посмотрит, как выглядит в этом костюме и гармонирует ли с Дюреровым одеянием совершенно современное лицо со всей письменностью черт и складок, оставленной на нём девятнадцатым столетием. — Тут, где понятия «современный» и «европейский» почти равнозначны, под Европою понимается куда большее пространство, чем географическая Европа, занимающая маленький полуостров Азии: в особенности сюда относится Америка — в той мере, в какой она является дочерней страной именно нашей культуры. С другой стороны, далеко не вся Европа подпадает под понятие «европейская культура», а лишь те народы и части народов, общее прошлое которых восходит к греко-римской античности, иудаизму и христианству.